Контуженные

Денис Григорюк

23 июня 2019 г., 10:46

Сквозь зияющую дыру в потолке, проникая в классную комнату — застывший водопад. Один из снарядов украинской БМ-21 «Град» пробил крышу школы. Пустая болванка торчала посреди кабинета. Тяжело сказать, как давно это произошло, но таких дыр на втором этаже много. Ещё одна в коридоре сразу на выходе из класса. Парочка в другом крыле.

Вместе с комбатом казаков мы стояли в пробитой украинской артиллерией комнате. Повсюду был хаос. Нетронутые вещи были разбросаны взрывом снаряда. Перевёрнутые парты и стулья, учебники и доска с надписью «Классная работа». Даже мелки остались на своих местах. Лишь несколько упали на пол и застыли вместе с потоком воды. «Шум» что-то рассказывал Игорю, а я тем временем решил пройтись по кабинету. В конце комнаты стоял сервант. В моей школе было так же. Мне вспомнился моя классная комната. Наш кабинет был по совместительству музеем. У нас стояли различные экспонаты вроде деревянной посуды, фигурок в национальных костюмах, старых книг и прочего. Здесь были библии. Их было очень много. Должно быть это был кабинет религиоведения или эта школа имела религиозный уклон, но количество библий впечатляло. Ещё больше впечатлял тот факт, что книги были целы и невредимы. Только пыль укрыла их, но даже снег и лёд не могли добраться до них. Мирно они ждали своей участи. Только тоненькое стекло скрывало их от войны. Единственная защита, но её оказалось достаточно прочной, чтоб уберечь священные книги.

Рядом с библиями соседствовали кобзари. Сборники стихотворений украинского поэта Тараса Шевченко. Довольно странно было их увидеть здесь. Последний год изменил сознание. Украинская агрессия, будто нарочно выжигала всё украинское из жителей Донбасса. Украинский язык воспринимался, как вражеский. Хотя и украинскую музыку я не перестал слушать.

Тут мне вспомнилась история, как, встречая гуманитарный груз из России, я сидел в машине вместе с ополченцем, который слушал «Океан Эльзы». Сам он был из той территории, которую теперь называет оккупированной, поэтому в кадр не хотел попадаться. Родственники могли пострадать. Когда его телефон зазвонил, и, подняв трубку, он заговорил на украинском, то я понял, что сам он из небольшой деревеньки Донецкой области. В небольших поселениях местные всегда говорили на украинском языке или суржике. Мой покойный дед был родом из Украинска — небольшой городок в Донецкой области, — и он всегда говорил на смеси русского и украинского. В детстве я думал, что он нарочно коверкает слова.

Я вернулся в настоящее, где завис над кобзарём. Мои спутники продолжали записывать на видео последствия артобстрелов, а я с трепетом смотрел на книги. На соседней парте, где лежало несколько кобзарей, был поднос. На нём жестяная банка растворимого кофе и пара кружек. Кто-то собирался выпить кофе и побеседовать, но их планы прервала война.

— Ладно. Идём дальше. Покажу вам спортивный зал. Туда тоже было прямое попадание.

Хруст под ногами. Бетонная крошка, фрагменты стены и снова битое стекло. Я остановился на входе в спортзал. Напротив — огромная дыра. Сетка, которая должна была защищать окна от попадания мячом, бесполезно болталась. Сквозь покорёженные оконные рамы можно было наблюдать противоположное крыло здания, где так же были выбиты стёкла, но дыр от прямого попадания танкового снаряда не было. На полу среди обломков валялись футбольный и волейбольный мячи. «Шум» взял волейбольный мяч, проверил его на прочность и бросил в баскетбольную корзину. Мяч проскользнул сквозь порванную сетку и приземлился в груду мелких камней на полу.

— Три бала! — улыбаясь, констатировал комбат.

На стене под корзиной — рисунки. Мальчик и девочка занимаются спортом, а над их головами лозунг «Слава спорту!». Стена была посечена осколками. Смертоносные фрагменты снаряда изуродовали нарисованных детишек.

— Не будем задерживаться. Ещё много всего нужно вам показать.

В этот момент прозвучал очередной «выход» мины. Комбат и не подумал придать хоть какое-то значение этому факту, а просто пошел дальше. От его хладнокровия становилось спокойно на душе. Пока рядом был «Шум» и он никуда не срывался с места, то можно было спокойно продолжать съемку. Значит, нам ничего не угрожает.

Следующим помещением был актовый зал. Карниз покорно лежал, овитый порезанными гардинами. На ближнем плане расположились в два ряда, усыпанные пылью, зелёные и красные сидения для зрителей. Кусочки разбитых кирпичей покрыли весь зал. Из высоких оконных рам торчали острые, как бритвы, осколки стёкл. Я поднялся на сцену. У стены стояло пианино «Украина». Расстроенный инструмент уже давно никто не использует, но к счастью он уцелел. Если отдать его в руки мастера, то возможно, пианино могло пригодиться. Но инструмент стоял безжизненно на передовой.

Земля задрожала. Этому предшествовал мощный взрыв. Совсем близко от нас приземлился снаряд. Вибрация прошла по нашим телам. Сквозь землю она просочилась внутрь каждого из нас и мертвой хваткой схватила за сердца. Никто не подал виду, что страх вернулся. «Шум» подошел к разбитому окну.

— Не подходите. Снайпер может здесь работать. Стойте там.

Он что-то услышал. Что-то его волновало намного больше, чем падение снаряда где-то рядом со зданием школы, где сейчас находились мы. Он уставился в «зелёнку».

— Шум, ты что там слушаешь? Только что снаряд упал рядом. Аж земля затрусилась. Где-то рядом. 152-я упала скорее всего, — пытался завести разговор Игорь.

Комбат нас не слушал. Он был где-то рядом, но не здесь. Вслушивался, как сторожевой пёс. Молча, он стоял у разбитого окна и пытался что-то услышать.

— Укропский танк едет. Слышите? — вдруг выдавил военный, — это двигатель танка.

Выстрел. Далеко. Они били не по нам. Кто-то был сейчас под ударом танков ВСУ.

— С Опытного. Суки. Никак не вычислю.

— 64-й? — спросил Игорь.

— М…, — будто сам не заметил, что промычал, «Шум» продолжил вслушиваться.

Звук работающего двигателя становился громче. Лязгающие гусеницы нарастали. Залп. Где-то далеко опять танковый удар. Взрыв. «Шум» стоял непоколебимо. «Если он стоит, значит, и я буду», — успокаивал себя я. В поддержку своим же мыслям я вспомнил назидания Димы: «Сначала выполняй, потом думай».

Команды не поступало. Командир стоит на месте, значит и я так должен. Ни шагу влево, ни шагу вправо.

Тишина окончилась, когда мощный хлопок зашевелил стены школы. Нужно было уходить. «Шум» отошел от окна и пошел среди зрительских сидений. Я устремился за ним, следом — Игорь. Он продолжал снимать.

— Долго не будем здесь находиться. Сейчас ещё библиотеку покажу и пойдем дальше, — короткий инструктаж от комбата.

Небольшая комнатушка полная хаоса: остовы сожженных книжных стеллажей, раздробленные плиты скрестились из-за удара реактивной ракеты, черные от пожара стены, обгоревшая дверная лутка и осколки снаряда. Сверху — знакомая нам уже дыра и замороженный водопад. Вот и всё, что осталось от школьной библиотеки. Книги не сохранились. Даже пепла нет. Ветер развеял его.

Стоя на пустынной улице, я вдыхал воздух пропитанный порохом и серой. Сквозь видоискатель я смотрел на разрушенный дом. Его крыша была разнесена. Таких здесь было очень много. Точно декорации из фильмов.

Мы подошли к дому, который некогда был шикарной виллой. Два этажа. Высокий забор. Детская площадка. Евроремонт и красивая дорогая мебель. «Шум» отошел, чтоб пообщаться с экипажем танка, который дежурил неподалёку и был готов принять бой.

— Ну как тебе? — ехидно улыбаясь, спросил Игорь. Он храбрился. Пытался показать, что ему не страшно и он наслаждается происходящим. Ему хотелось узнать мою реакцию, чтоб выдать что-то вроде «Ну, ты теперь тоже мужик». Мне же не хотелось делиться своими истинными эмоциями, которые я переживал в данную секунду. Без «Шума» было страшно. Вновь ответственность за мою безопасность легла на мои собственные плечи. Мы стояли возле разбитой детской качели и мне нужно было что-то ответить на глупый и несвоевременный вопрос.

— Нормально. Я думал, что будет хуже, но вроде бы всё хорошо. Не так страшно, как могло бы быть, — соврал я.

— Да. Когда я первый раз катался на передок, то было стрёмнее, чем сейчас. Сейчас хорошо. Можно даже спокойно пофоткать. Материал привезём классный. Эксклюзив. Журналистов сюда не возят. «Шум» единственный, кто сюда повез журналистов. Так, что можешь гордиться собой.

Мне казалось, что гордиться тут явно нечем. Единственное, чем можно было насладиться, это тем, что с каждой минутой мы приближались к тому, чтоб отправиться назад в город.

Ритмичные удары. Будто неизвестный великан бил своим огромным кулаком о землю. С каждым ударом звук становился громче. Доли секунды и взрывы уже были совсем рядом с нами. Тогда я впервые услышал звук, который не должен был звучать здесь. Я подумал, что мне почудилось и нужно поскорей избавляться от иллюзий, чтоб не впасть в ступор и спастись. Сейчас я отвечал сам за себя. Мы поспешили забежать в разрушенный дом. Единственное убежище, хотя и относительное. Угоди снаряд сюда, то стены не спасли нас, а, скорее, наоборот стали крышками для наших гробов. Притаившись, мы стояли в парадной. Всё закончилось так же неожиданно, как и началось.

— Фух, вот это было круто, — лукавил Игорь. Он так же испугался, но перед «молодым» он не хотел показывать свой страх. Несколько ракет «Града» упали на соседней от нас улице. «Шум» вернулся, а вместе с ним и чувство спокойствия. Он был непоколебим, что вселяло уверенность. Постепенно собранность возвращалась.

— Вот вы где. А я вас ищу. Спрятаться решили. Это «Грады». Упали рядом, но всё нормально. Продолжим? Сейчас пойдем на самый край. Там парни стоят. Мне с ними поговорить нужно. Это можно не снимать. Спалим позиции.

Сумерки поглощали разрушенный посёлок. Пока мы шарахались по развалинам, вечер наступал. Ещё можно было что-то разглядеть, но у нас было не так много времени. Накамерный свет нельзя было использоваться, иначе украинские «глаза» заметили бы нас и минометчики бы «отработали» по нам. Нужно было успеть всё снять, пока ещё светло. К тому же, в тёмное время суток бои набирали обороты. Даже сейчас минометы с обеих сторон начинали работать интенсивнее прежнего. Тому подтверждение удар украинских «Градов» по соседней улице. Противник пытался нащупать место расположения позиций ополчения. Неубедительная попытка артподготовки для будущего наступления.

Возможно, сегодня ночью они попытаются продолжить вчерашний танковый прорыв. Кто знает, вдруг, вчера это была лишь разведка боем.

Украинская армия пыталась всячески компенсировать своё поражение в Донецком аэропорту. Для этого ВСУ не оставляли атаки на Спартак. Если бы ополчение сдало населённый пункт, то ДАП оказался в полуокружении. Таким образом, взятие воздушной гавани означало бы одно — отряды ополчения, которые находились в это время в зданиях старого и нового терминалов попали бы в ловушку. Их бы разорвала в клочья украинская артиллерия, а после пехота бы зачистила остатки солдат армии ДНР. Поэтому сдавать Спартак нельзя было.

Я услышал снова то, чего здесь не должно быть. Фантастическое и неописуемое. На этот раз я решил спросить, потому что я перестал верить собственным ушам.

— А вы слышите женский голос? Ещё собака лает. Или это мне одному такое чудится.

— О-о-о. Вот это ты даешь.

— На самом деле, здесь есть мирные жители. Так, что он мог услышать кого-то, — успокаивающе и, оправдывая моё безумие, сказал «Шум».

Мы вышли из бывшего роскошного двора хозяев донецкой жизни на изрытую снарядами и гусеницами улицу. Мне снова послышался женский голос. Ему вторил обезумевший собачий лай. Только на этот раз голос и лай были намного громче прежнего. Это могло значить, что мы приближаемся к источнику звука, либо моё сумасшествие прогрессировало. Меня это стало беспокоить. Всячески я пытался избавиться от навязчивой идеи. Что за фантазии? Как такое может быть возможно? Ежедневные и еженощные ожесточенные бои с применением практически всех видов вооружений, разрушенные дома, отсутствие света, газа, воды, пропитания вот уже практически год.

Мирных жителей здесь найти просто невозможно. Это просто абсурд, чтоб люди продолжали жить в таком состоянии. Одно дело солдаты, у которых есть обеспечение и которые хоть и на время, но отправляются в безопасную зону во время ротаций.

Но логика не помогала. Женский голос становился отчетливее. Собака продолжала скулить. Казалось, она не одна. Собак было несколько. Это было совсем уж странно, но «Шум» на кого-то указывал пальцем.

— А вот и местная. По телефону разговаривает. Эх, я ж им говорил из подвалов не выходить. Пошли, пообщаемся. Эта женщина не уезжала отсюда. Живёт в соседском разбитом доме. Её дом вообще сравняли с землёй укропы. Она одинокая. Никого нет. Только собаки, которых она собрала со всего посёлка. Местные, когда убегали, о собаках не думали. А она их не бросила. Собрала всех и подкармливает. Ну, вы сейчас сами всё узнаете.

— Здравствуйте, — «Шум» перешел на более вежливый тон.

— Здравствуйте. О, вы с телевидением. Правильно. Снимайте, сынки, как мы тут живём. Пусть люди узнают. Но вы им там скажите, что мы не боимся. Наши защитники нас не бросят. Не бросите же? — она с надеждой взглянула на мускулистого мужчину в камуфляже и автоматом наперевес.

— Ещё бы. Куда ж мы вас оставим? Укропам? Нет. Этого мы не допустим. Как вы тут?

— Да как. Нормально. Живём. Вышла поговорить по телефону. Там ни черта не ловит. Вот только здесь и есть связь. Нужно успеть поговорить пока бомбежка не началась и телефон не сел.

— Вы если надо, можете к нашим бойцам обращаться. У них генераторы есть. У них можете подзарядить мобильник.

— Спасибо большое. Я так и делаю. Хлопчики мне помогают.

— А еда у вас есть?

— Конечно же. Я сходила в город за продуктами.

— Как же вы? Пешком что ли?

— А как же иначе. Пешком иду через Горький аж до Путиловки, — женщина указывала в сторону города, — по тропинке. Около часа. Автобусы же не ходят. Приходится пешком и ходить.

— Вы можете к солдатам садиться. Я им скажу, они будут брать вас с собой, когда у них будет ротация.

— Та что же я так много ждать буду. Неа. Я лучше своими двумя. Не спеша пройдусь, а потом назад.

— Смотрите сами. Сможете пообщаться с парнями и рассказать, как вы тут живёте? А они потом покажут это людям в Интернете.

— А чего бы и не рассказать? Всё расскажу. Пусть спрашивают.

Заморгали лампочки на камерах. Наши объективы уставились на женщину за пятьдесят. Впавшие щеки, уставшая улыбка, морщинки, грязные каштановые локоны торчали из-под шапки. Вокруг выпуклых глаз были темные круги, которые говорили, что женщина давно не высыпалась. На ней была не по размеру большая куртка с латками. Огромные размеры куртки лишь подчеркивали худобу. Куртка была похожа на робу, но я не мог определить, кто в ней мог раньше работать. Женщина рассказала, что мужа она давно похоронила. Он раньше работал на шахте, но куртка была совсем не похожа на шахтерскую. Черный воротник из искусственного меха согревал шею женщины. На голове поношенная черная шапка. Она так же была велика, но это было на пользу. В руке я заметил телефон. Так же старенький. Кнопочный, но надежный. Такой мог держать зарядку несколько недель, если его выключать на некоторое время. Такие телефоны не пользуются популярностью у молодежи, но зато пожилые люди используют их по назначению без лишних игрушек, которые были явно не для пенсионеров.

Своими уставшими, но почему-то веселыми глазами она смотрела на нас. В камеру старалась не смотреть. Я удивлялся её храбрости. Мне казалось, что на моём лице сейчас всё отчетливо было написано — я был в шоке, но про местную жительницу такого сказать нельзя.

Потом я понял, что ужас она залила изрядной дозой алкоголя. Иначе здесь выжить нельзя. Ужас съест твоё сознание и не оставит от него ничего. Можно превратиться в животное без разума и жить одними инстинктами.

— Не боитесь всех вот этих взрывов и полётов мин? — я не удержался и задал свой вопрос, который не давал мне покоя.

— Только ненормальный человек может этого не бояться. Нормальный — боится. Как все. Боюсь

— Что-то хотите передать украинской стороне? — задал уже обговоренный заранее вопрос Игорь.

— Украинской стороне? А вы снимите это всё и покажите это им. Покажите, чтоб они посмотрели. Эти люди. Порошенко, Турчинов и Яценюки они это всё знают, что здесь делается. А вы покажите народу. И всё. Чтобы они нас не обзывали и не думали не пойми что.

— Как вы думаете, они поймут нас?

— Поймут, конечно, — вдруг женщина стала серьезной. Она искренне верила в то, что говорит и знала, что рано или поздно так и будет, — если нормальные люди, которые не хотят войны. Но не те, которые купленные. Не те, которые с партии войны.

— Я вот слушаю радио и такое впечатление, что никто не знает, что здесь война, — продолжила местная жительница.

— А как у вас радио работает? — поинтересовался «Шум».

— На батарейках, — осадила она, — вы плохо освещаете. Люди не знают, что здесь идёт война.

Мы стыдливо потупили свои взгляды в ноги. Мы не могли доступно объяснить женщине на передовой, почему о том, что её убивает украинская армия, не знают в мире. Просто потому, что так выгодно западным политикам, которые контролируют СМИ. Будь им выгодно рассказывать правду, то майдан бы закончился, так и не начавшись.

Но приходится констатировать печальный факт — план украинской стороны удался. Информационный вакуум, который они создали, давал им возможность совершать военные преступления, несмотря на мирные соглашения, которые подписали ещё осенью 2014-го. ВСУ могли бить по мирным кварталам Донецка, Горловки, Луганска не боясь, что об этом узнает общественность. Западные СМИ были на их стороне. Пока они молчат, можно было убивать столько мирных жителей, сколько нужно будет режиму Порошенко. Жители Донбасса уже были списаны. С нашими жизнями никто не считался. Особенно с теми, кто остался жить в своих домах на передовой. Эти люди стали жертвами амбиций постмайданной власти, которая жаждала подавить мятеж Донбасса в короткие сроки.

…Снова лай. Теперь я увидел его источник. Вокруг нас была стая бродячих собак. Некоторые из них были настолько тощими, что рёбра торчали, как ножи в пакетах, такая тонкая была кожа. Шерсть была редкой, нечесаной и облезлой. В стае были и некогда представители роскошных пород, но улица сделала их бродячими и теперь они ничем не отличались от тех, что бегают по помойкам и едят объедки. Самая маленькая из них тёрлась о ногу хозяйки. Собака была голодна. Серой мордой она чесалась о резиновый сапог женщины, выпрашивая кусочек чего-нибудь съестного. Когда я услышал знакомый лай, тогда заметил, что ещё одна псина стоит рядом со мной. Собака, уставившись в пустоту мутными глазами, гавкала на кого-то. Я попытался понять кого она там увидела, но хозяйка всё объяснила:

— Бедняжка. Её контузило недавно. Снаряд упал совсем рядом. Животные так же боятся, как и люди. Вот теперь она часто так гавкает в никуда. Ничего не можем поделать. Жалко. Вот я их всех с посёлка собрала. У самой еды не так много, но я нахожу им немножко. Не бросать же их тут.

***

Это застало меня врасплох. Такого не ожидал. Но нужно было делать, а потом только думать. «Шум» сорвался с места, не сказав ни слова. Он что-то услышал и это что-то могло стать последним, что мы увидели, услышали, почувствовали в своей жизни.

Секунды казались вечностью. Они тянулись, и ими хотелось дышать. Не отпускать. Держаться, как за последнюю соломинку, которая могла нас вытянуть в мир живых. Сквозь хруст снега под нашими ногами послышался шорох. Что-то новенькое. Сегодня я этого ещё не слышал. По лицу «Шума» можно было сделать вывод, что он раньше этого тоже не слышал. Проносясь мимо болванок от «Градов», он пытался разобрать, что он услышал.

— Авиация, — это прозвучало, как приговор.

Внутри всё оборвалось. Значит, сейчас моя жизнь закончится. Перед глазами стояли кадры расстрела Луганска 2 июня, когда десятки получили ранения, а кому-то повезло меньше — оторванные руки, ноги. Счастливчики погибли моментально, не чувствуя боль. В доли секунды, когда картинки из Луганска стояли в глазах, можно было мечтать о такой смерти. До приземления снарядов оставалось совсем немного.

Я не заметил, как мы прибежали к остовам сожженного дома. Укрытие, мягко сказать, декоративное. Сейчас кирпичная стена мне казалась картонной. В детстве мы стреляли из воздушек по картонным коробкам, а после проверяли чья пулька пробила стенку, а чья лишь надкусила. Сейчас мы могли узнать, сможет ли авиаснаряд пробить кирпичную стену, которая уже испытала на себе удар реактивной ракеты. Мне всегда было интересно, что испытывает человек в последние секунды жизни. Чувствует он свою смерть? Когда просыпался в день смерти, почувствовал ли, что жизнь сегодня закончится? Изменил ли свой вкус утренний кофе? Стал ли он вкуснее обычного? Действительно перед глазами пробегает жизнь?

У меня ничего подобного не происходило. Ещё утром я не знал, что окажусь на передовой и буду на себе испытывать удар артиллерии или миномета. А самое главное, что никто из моих родных не знает, что я сейчас здесь. Для них я сижу в офисе, пью кофе из пакетика, смотрю в монитор, читаю статьи или что-то пишу. Ни родители, ни моя маленькая сестрёнка не могли подумать, что со мной происходит в данную секунду. В последнюю секунду.

Прижавшись к обожженной кирпичной стене, мы слушали, как невидимый гигант своим молотом вбивает снаряды в землю. Каждый из нас в своей голове перебирал молитвы. На передовой атеистов нет. Молитва — единственное, что продолжает поддерживать надежду на то, что из этого ада можно выбраться живым. Удары продолжали сотрясать землю. Она дрожала, и вибрация проходила через ноги до грудной клетки. Сердце било всё сильнее. Но удары не приближались. Они беспощадно врезались в ту же улицу, куда совсем недавно ударила украинская артиллерия. Столбы черного дыма вздымались вверх.

К счастью, но даже опытные военные ошибаются. Авиацию украинская армия уже давно не применяет после того, как ополченцы сбивали боевые самолёты, как мух на пикнике. Но в тот момент, когда «Шум» произнёс «авиация» думать было некогда. Считанные секунды у нас были, чтоб найти хоть какое-то укрытие и параллельно представить этого воздушного монстра, плюющегося пламенем.

— Всё-таки «Грады». Нехарактерный звук. Я таких раньше не слышал. Разведка докладывала, что у укров какое-то новое вооружение поступило. Может быть, польское. Натовское. Черт его. Сейчас обстрел закончится и пойдем.

Мы молча слушали командира. Говорить ничего не хотелось, но внутри наступило облегчение. Страх отступил, и снова появилась сосредоточенность. К слову, концентрация не покидала меня. Перед поездкой я боялся, что в экстренные минуты страх загонит меня в ступор. О таком часто рассказывают, когда новобранцы впервые отправляются на фронт, то первые обстрелы им даются сложно. Со мной этого не случилось. Я был горд собой, хотя и гордиться было нечему, но в тот момент я был счастлив. Я живой.

Источник: http://asd.news/articles/voyna/kontuzhennye/